Цари и скитальцы - Страница 38

Благословив государя и намеренно не заметив Бомеля, он сразу заговорил о новом, неизвестном Ивану Васильевичу пункте будущего постановления — приписке, сделанной самим Леонидом: о недерзании всех прочих русских людей сочетаться, по примеру государя, четвёртым браком.

Иван Васильевич не возражал. Так же смиренно он принял епитимию: в течение года после свадьбы он не имел права входить в церковь, если не был в походе против иноверцев.

Покончив с неприятным, тяготившим и Леонида, и государя, заговорили о соблазнах: о секте ложных христов во главе с Иваном Емельяновым, об истеричных поклонницах Параскевы Пятницы. Беседовать о жёнках было соблазнительно и гадко, Иван Васильевич долго не прерывал беседы.

— О, flagellantes! — вдруг подал голос Елисей.

Из его объяснений выходило, что и у немцев есть такие — флагелланты, бичующиеся до исступления и ради любострастия. Только они, как всё у немцев, бичуются расчётливо, ходя по улицам в колоннах, и в дни, определённые начальством.

Грех любострастия, считал Елисей Бомель, неявно связан с глубочайшими корнями жизни, с той частью природы человека, в создание которой вмешались бесовские земные силы. Недаром ведьмы, дабы получить нечто от дьявола, вступают с ним в плотское сношение.

— Всё, как у нас, — пробормотал архиепископ и спросил у Елисея с громадным интересом: — Чего же они хотят, сношаясь с диаволом? Стяжания?

— Могущества.

— Да для чего?

— Господин бискуп спрашивает так, словно я сам соединялся с дьяволом.

Шутка была в духе тогдашних застолий. Иван Васильевич захохотал, но быстро вспомнил, что идёт пост, когда нельзя вести срамные разговоры. Леонид тоже опомнился и построжал:

— Будет об этом, будет... Ежели бы могущество было доступно ведьмам, они бы на земле и правили.

— Конечное могущество принадлежит Христовой церкви, — согласился Елисей с горячей убеждённостью, удивившей Ивана Васильевича. Он услышал искренность в голосе лекаря, а в ней он редко ошибался. — Однако в человеческих делах есть много суетного, но дорогого людям. На это годится могущество от бесов. Я знаю бесов, которых призывают русские ведьмы: Народил и Сатаниил.

— Верно. Ведьма — ведает! — с нецарским простодушием откликнулся Иван Васильевич.

Ему нравилось делать открытия в языке, обнаруживать родство и игру слов. Однажды он сказал немецкому посланнику, что лучшие русские люди — бояре — получили имя от немецких «баварцев» и, следовательно, всё русское боярство идёт от немцев.

— Государь! — воскликнул Леонид. — А немец-то у тя... умён!

— Уродивых не держим, — улыбнулся Иван Васильевич. — Ты бы послушал, как он о самоцветах, лалах, измарагдах говорит! Вот — лазоревый яхонт ношу по его подсказке: усмиряет похоть и помогает открывать измены.

— Ну, похоть-то... молитва-то вернее, государь, — насупился Леонид.

— Молитвой не пренебрегаю. — Иван Васильевич вспомнил, с чем явился Леонид, и погрустнел: — С той поры, как Марфа умерла... Готов хоть весь яхонтами обвешаться, отец святый!

— Что ж, государь, Собор твои страдания поймёт. И пост не вечен.

Сильнее уважения к государевым терзаниям Леонида свербило другое, он снова обратился к Елисею:

— А что, серебряного стяжания не просят ваши ведьмы у диавола? Клады открывать.

— Ах, это есть ничтожно перед другим могуществом!

— Зажрались.

Леонид поднялся. Благословил Ивана Васильевича. Со скупой доброжелательностью ответил на поклон Елисея. Он что-то ещё хотел сказать астрологу, но не посмел и уходил с неохотой. Елисей внимательно смотрел ему в затылок.

Всё это Иван Васильевич отметил своими быстрыми глазами, с детства приученными улавливать взаимоотношения окружающих. Как медвежатник ходит у берлоги, так государь должен ходить по собственному дому, угадывая намерения домочадцев.

Отпущенный Елисей уехал следом. Где-нибудь на лесной дороге под Сергиевым посадом его возок догонит каптану Леонида. Знать бы, о чём они заговорят... А ходят слухи, будто есть одержимые, способные слышать на большое расстояние. Отыскать бы такого...

Какая нынче тусклая весна. Чем ближе к пасхе, тем медленнее тянется великий пост. В феврале думалось: дел невпроворот, дни улетают, яко птицы, военное лето на носу, вести шли, будто татары нападут но синему едва подтаявшему — льду! Москва в развалинах, без стен. Прошло полтора месяца, и нашлись люди, и занялись спокойно каждый своим делом, и без вызова носу не кажут в Слободу, и не боятся отвечать за неполадки. Неужели всего и нужно русским людям, чтобы их оставили в покое?

Нет, они сами умоляли об опричнине. Посадские, княжата, дети боярские. Они начали бить друг друга, Иван Васильевич только ввязался в драку.

Безвластная весна. Оттепель без конца и краю. Тело неудержимо копит силы. И вот приходит дымно-закатный час после дневного сна, перед вечерней. От взгляда на алое светличное окошко, где ждёт невеста Анна, в чреслах родится тяжесть, боль, невыносимо набухают становые жилы. Вдруг оборачиваешься бесстыдным зверем, рысьим шагом ступаешь по мглистым переходам, пугаешь и гонишь стражу: прочь, не гляди! Вылезаешь, как тать, во двор. Задами церкви выходишь к хоромам редко наезжающего из Москвы сынка Ивана — там теперь Анна, охраняемая братьями. Твоё большое и осанистое тело с растущим животом и толстыми ногами кажется видимым изо всех окон — а изо всех и пялятся, и площат носы о стёкла и слюду: государь двинулся к невесте! В пост!