Цари и скитальцы - Страница 100

100

Мыслей хватало не надолго: бил у седла вкрадчивый барабан, с белого холма долетал звон малого набата князя Хворостинина, и гулевой отряд шёл дальше. Стыли на ходу железные юшманы, надетые поверх стёганок и меховушек, в сапогах стягивало ноги. Каурко был седым от инея, но — волжская закалка — терпел, пофыркивал на снег, на водопое радостно играл чистыми льдинками в бадье. Овса у ертаула было вдоволь.

Какой-то ясностью прозрения, догадки запомнилась Неупокою последняя ночь в лесу, вёрстах в пяти от Пайды. До той поры он верил и не верил, что едет по чужой земле, война казалась ему неполной явью. А лес был чистый, сквозной, сосновый. На его опушке замерзала брошенная рига. Война её задела, обожгла, смяла ограду. Костяной стук флюгера на воротцах и скулёж ветра производили такую мёртвую тоску, что ни один из ертаула не захотел ночевать под крышей.

В лесу сложили жаркую нодью из сосновых стволов и улеглись на снег. Одёжкой Неупокой не отличался от других: сапоги с меховыми носками, суконные порты, баранья безрукавка под юшманом, волчий полушубок. Не до щегольства. Спину и бок морозило со стороны чёрного леса. На снег бросили кошмы и лосиные шкуры, сквозь них не слышен был земляной холод. Спали до блёкло-голубого нерусского рассвета.

Проснувшись, Неупокой впервые с ясностью, возможной только в одиночестве, поверил, что он воистину в чужой стране, и всё — от синеватого оттенка снега до чёрной хвои в поднебесье — чужое. Что это значило, что в них чужого, невозможно объяснить... Сказочное и голубое. Может быть, в воздухе улавливалась примесь влаги, сквозившей с дальнего запада, от незамерзшей части моря у немецких берегов. Неупокой перекрестился, растёр лицо пушистым, невесомым снегом и, словно ему уши прочистило пищальным шомполом, услышал топот и слитное дыхание зверя войны.

Передовые части русских подходили к Пайде. Полевой холод поднял их до свету, построил и погнал на кровавую страду. Стрельцы в кафтанах из лунского, английского сукна шли споро, не жалуясь на кладь, худо-бедно гревшую спины. Их шаг тысяченожки редко перебивался звоном бердыша о ствол пищали да машинальной руганью. Холод разъединяет и злит людей... Дети боярские, застыв в сёдлах, делали пробежки, держась за уздечку или подрубленный конский хвост. Лошади вздёргивали ноздри, просили хозяев очистить их от инея и льда. Сурны молчали, стянутые холодом. Только постукивали барабаны воевод, придавая мнимую осмысленность движению людей, идущих убивать других людей.

Ертаул влился в Передовой полк. Задача была выполнена. Несколько человек, всё-таки ускользнувших от ертаула, донесли о небольшом отряде русских, ворвавшихся в Ливонию для грабежа. Комендант замка Виттенштейна Ганс Бойе меланхолически вздохнул о мызах и порадовался, что сам сидит за неприступными стенами. Жизнь в крепости не колыхнулась. Мимо как раз шли шведские кнехты Клауса Тодта — брать Оберпаллен, принадлежавший русскому ставленнику Магнусу Датскому. Ганс Бойе не пустил их в замок во избежание нечаянного грабежа. Тут вообще друг друга все побаивались, отношения немцев и шведов были вынужденно мирные, непрочные, замешенные на многократном вероломстве. Бойе не только не впустил гофлейтов, но выделил полсотни кнехтов в помощь Тодту. В замке осталось несколько десятков кнехтов и сотни три крестьян, бежавших из окрестностей от шведов, немцев, русских — ото всех.

Передовой полк миновал лес и вышел на пустошь перед долиной речки Нервен. На невысоком плоском холме поднялся серый замок с красными крышами. Из-за него задиристо высовывался зелёный шпиль костёла. Был день святого Иоанна Крестителя, двадцать седьмое декабря 1572 года.

2

Замок Виттенштейн в местечке Пайде считался одним из самых крепких в Северной Ливонии. В той затянувшейся войне без фронта и границ владельцы крепостей стали хозяевами дорог. Взятие крепости означало завоевание большого куска земли. Принц Магнус обломал зубы о Виттенштейн, как перед тем о Ревель.

Замок был окружён глубоким, но промерзшим рвом. Его стены из крупного кирпича были усилены вмурованными валунами. В плане они образовывали прямоугольник с тремя башнями и выносной стрельницей, откуда можно бить по нападавшим с фланга. Внутренние стены и донжон создали дополнительную систему укреплений. К воротам вёл подъёмный мост. Тускло-серый, в зернистом инее, с красными крышами по стенам и над донжоном, замок был неприступно красив.

Занесённый снегом ров, отделявший стены от открытой всем ветрам низины, был страшен разве обледенелыми бортами. Стены же заставляли русских задирать бороды в небеса. Робкие разговоры новиков о штурмовых лестницах вызвали смех с ознобом. Падение со стен увечьем не грозило: удар — и в рай.

Посреди голого болота установили пушки. Надо было обрушить хотя бы часть стены. Прицельным огнём из замка русские пушки могли быть разбиты раньше, чем ядра выбьют первый вмурованный валун.

Гансу Бойе, конечно, предложили сдаться. И он, конечно, отказался, внутренне содрогаясь при виде силы, обложившей замок. Печально считал крестьян и кнехтов. Надеялся на Тодта.

В субботу русские устраивали лагерь, расчищали место для шатров. Богатые шатры были внутри обшиты шкурами, шкуры лежали на полу. У входа горел костёр, внутри — жаровни. В жаровнях угарно тлели угли.

Дети боярские и их холопы натягивали на еловых колышках палатки из войлока или тканины, плели из ивняка заслоны от ветра. Стрельцы селились тесно, по пять, по десять человек. Татары Сеин-Булата Бекбулатовича копали ямы в снегу и по-степному залезали в них, затепливали костерки величиной с ладонь. Иные поселились было в оставленных домах посада, у костёла. Из замка по задымившим трубам ударили из пушек, дома пришлось поджечь и бросить. Оштукатуренные стены под черепицей горели вяло.

100