Цари и скитальцы - Страница 73

«Два рыбака, — писал он позже, — подошли к моей яме и сказали: «Это татарин, давай убьём его». Я закричал: «Я не татарин, у меня земли в Старицком уезде!»

Ногайцев уже не было поблизости. Рыбаки перевезли Генриха на островок, где паслись лошади, брошенные в запале переправы. Ландскнехт с боевым опытом не смог — он сам об этом пишет — поймать кобылу. Поймали рыбаки. К вечеру он добрался до своего полка. Один. Ни о какой беседе с воеводами Штаден не сообщает — наверно, он счёл за лучшее не попадаться им на глаза...

...У воевод были свои заботы. Прорыв второго крупного соединения ногайцев привёл к сосредоточению татар в тылу у русских войск. Большой полк мог быть окружён, прижат к Оке. Всего две тысячи татар травились с ним у переправы напротив Серпухова, а остальные потоком шли через Сенкин брод.

С князем Воротынским случилось в эти дни то, что часто происходит с престарелыми военачальниками, избравшими определённую позицию и не желающими её менять. Он не двигался с места. Без пушек и гуляй-города Михаил Иванович чувствовал себя как бы голым. Весь драгоценный день он простоял под Серпуховом, убеждая себя вопреки очевидности, будто две тысячи татар, бесновавшихся на другом берегу, намерены пересечь Оку именно здесь.

Намного западнее, у городка Калуги, оборонял Оку передовой полк князей Хованского и Хворостинина. В прошлом году Девлет-Гирей «перелез реку» под Калугой. Услышав о прорыве, Дмитрий Хворостинин с нетерпеливым отчаянием человека, оставшегося не у дел, повёл свои четыре с половиной тысячи на северо-восток. Шли крупной рысью по знакомым, изъезженным дорогам. Двадцать седьмого июля достигли реки Протвы, в устье которой стояло Дракино. Туда уже не повернули, понимая, что главные события переместились на междуречье Нары и Протвы. На несколько часов дали отдых коням и подождали вестей от Воротынского. У воевод занозой сидело ощущение катастрофы, сведения о противнике были пугающе противоречивы. На ночь передовой полк занял оборону в верховьях Протвы на случай, если Девлет-Гирей захочет соединиться с Тебердеем.

По боевой логике, Девлет-Гирей должен был обойти с запада полк Правой руки, оседлавший верховья Нары. Затем выйти на простор к Москве. Князь Хворостинин загородил обход.

Решив не связываться с передовым полком, татарские тысячи обрушились на правый фланг полка Правой руки.

Удар был нанесён под утро. На затуманенных лугах и в перелесках, сталкиваясь от спешки и лесной тесноты, явилось множество татар. Их прорыв в глубину русской обороны пугал непонятностью и должен был посеять панику. Боярин Фёдор Шереметев сумел стянуть своих людей к засекам. Поскольку татары невольно тянулись к небольшим дорогам, им было не миновать засек. Внезапно перед ними возникал лесной завал — в рост человека подрубленные сосны, дубы, осины. Комлями деревья были подняты на пни. Обойти полосу шириной в несколько сот шагов было нельзя, не зная хитрых ловушек, прикрытых ям, засад. Дороги перегораживались валом, рвом и опускными воротцами. Перед воротами торчали надолбы. Численный перевес татар свёлся на нет, русские били их прицельным огнём из пищалей и луков.

Весь день двадцать восьмого июля боярин Шереметев удерживал татар. Мурза Тебердей, ушедший далеко вперёд, начинал нервничать. Он оказался отрезанным от главных сил, а кто его ждёт вблизи Москвы, не знал.

В начале боя случилось у Шереметева недоразумение с саадаком — чехлом для лука. Услышав крики сторожей, попавших в рубку, он вскинулся с сенного ложа, схватил саблю, крикнул оружничему про кольчугу: «Надевай...» Что надевать, не досказал, бросился к коновязям. Оружничий всегда особенно болел о саадаке — расшитом золотом, скорей парадном, чем боевом чехле. Он побежал за воеводой и стал накидывать ему на шею лямку саадака — без саадака-де неприлично... Фёдор Васильевич не понимал, зачем ему тяжёлый лук со стрелами, когда есть сабля. Он только видел, что татар в лесу становится всё больше, а заклинившийся на приличиях дурак оружничий накидывает перевязь, словно аркан. Нелепость его действий так возмутила Шереметева, что он забросил саадак в кусты. Играя саблей, он собирал детей боярских и казаков, стрелецкий сотник дал первую команду, призывно зарокотал в засеке барабан... Оружничий, подобрав саадак, с риском для жизни поволок его куда-то в гущу леса.

Утро, политое кровью, было выиграно. Девлет-Гирей увяз на несколько часов перед засеками Фёдора Шереметева. Князь Воротынский, не сомневаясь более в намерениях татар, снял гуляй-город и повёл свой полк на север.

Но саадак, несчастный саадак! О том, как Шереметев бросил его в кусты, кто-то донёс впоследствии разрядным дьякам, те — государю. Иван Васильевич приказал отметить этот случай в разрядных книгах. Дьяки вписали его в то место, где говорилось о доблести полка Правой руки. Противоречие между историей с саадаком, брошенным якобы в страхе перед татарами, и тем, что Шереметев возглавил первое кровавое сражение, ни государя, ни дьяков не смутило. Им важно было кольнуть боярина.

Бои в долине Нары постепенно распались на сотни быстрых, похожих на охоту, стычек. В конце концов торжествовали те же арифметические законы. На одного русского пришлись десятки татар. Старший сын хана, Магмет-Гирей, носивший звание калги, военачальника, повёл тридцатитысячную армию в слепой, безудержный прорыв. Одоевский и Шереметев оказались перед выбором: уйти с дороги или выстелить её изрубленными трупами детей боярских. Ночь колебаний разрешилась приказом князя Воротынского: сохранив полк как боевую единицу, идти на Серпуховскую дорогу.