Цари и скитальцы - Страница 145

145

Государь выслал беседовать с поляком Нагого и дьяка Ерша Михайлова. Понятно, разговор вышел не деловой, Ёрш и Нагой подсказывали друг другу с пятого на десятое, зачем то читали Граевскому давно известный в Литве «Наказ», посланный с Ельчаниновым. А на прощание укорили за неосторожность, создав у Крыштофа впечатление то ли неумного вероломства московитов, то ли неразберихи в Посольской избе.

Нагой с восторгом поведал государю, что колычевский замысел с Граевским — пустое дело, за поляком большие люди не стоят. К утру, когда Василий Иванович приехал в Слободу, государь сам пожелал беседовать с поляком, показывая ближним, какие у него бездарные помощники.

Граевский проживал в слободке для иностранцев. В субботу, задолго до рассвета, его подняли и повели в крепость. Около часу он изнывал от робости в холодной нижней палате. Василий Иванович впервые его увидел, когда Граевского, бледного и какого-то пупырчатого от недосыпа, ввели в приёмную.

Государь вошёл в сопровождении князя Токмакова, нового приятеля Нагого. Он дал Крыштофу руку для целования, сразу заговорил о том, что в случае избрания готов помочь полякам против татар, опустошавших Киевщину. «Земля же мне ваша не нужна, своей довольно... Скажи, Крыштоф, отчего моих купцов перестали пускать в Литву?»

— Не ведаю, государь, — пробормотал потерявшийся Граевский.

— Так отвезёшь ты мою грамоту панам в Краков?

Граевский испугался:

— Отвезу, государь, если в ней не будет ничего во вред Польше.

Словно он чуял, что его возьмут на границе, и страховался. Иван Васильевич уныло стал повторять условия, известные Граевскому и всей Литве. Прервал себя:

— Скажи, зачем вы так цепляетесь за Киев с городками? Это же наша вотчина с древних времён.

Крыштоф не знал, что отвечать. Торговать Киевом ему не поручали.

— Чего вам ещё нужно, если я стану править?

— Сохранить вольности...

Иван Васильевич впервые кисло взглянул на Колычева. Недолгое молчание показало, что говорить с Граевским ему неинтересно. Тот был отпущен. Иван Васильевич ушёл в сопровождении Токмакова, не дав Умному руки для целования.

В воскресенье Граевский выехал в Москву. Там, на Арбате, Василий Иванович вытряс из него что мог. Дал письма — раскидать по кабакам в Литве. Граевский был человеком конченым. Теперь осталось, как только он попадёт к Остафию Воловичу, наладить его связь с поляками, чтобы у них был предлог покричать в Стенжице. Об этом позаботится Неупокой.

Начало весны прошло в делах, похожих на плетение паутины в заброшенном чулане, с такой же надеждой изловить муху. Радовал Дуплев: что-то наметилось у него с князем Полубенским. Василию Ивановичу очень нужен был успех. Он прицепился к известию Неупокоя о странной обмолвке Полубенского по поводу высказывания государя о гнилой матице.

Слов царя ни Василий Иванович, ни Щелкалов не слышали. Но они отвечали его нынешнему настроению, он мог бы сказать их кому-то из очень близких. Василий Иванович рискнул на встречу с Борисом Годуновым.

Годунов принял приглашение. Был скованно внимателен, на откровенность не отвечал. Мгновенный интерес определился, только когда Василий Иванович упомянул «неких людишек, не удержавших, я чаю, языка на литовском подворье».

Слова князя Полубенского поразили Бориса. Он не долго думал, стоит ли открывать Умному эту маленькую тайну. Видимо, победили интересы дела.

— Сии слова, что у самих-де матица гнила, чужая же кровля и вовсе придавит, не государь молвил, а я не к месту пошутил. А был при том Афанасий Нагой, более никого. Государь велел мне замолчать, хотя и не прогневался.

— Не повторил ли он кому? Афанасий Фёдорович — человек посольский, осторожный. Кто был из стражи?

— Истопник за дверью слышать не мог. Государь отослал его, он не любит при всех разоблакаться.

— Государь раздевался? Для чего?

— Елисей осматривал его... Об нём я и не вспомнил, вроде не человек.

— Неужто Бомель?

Колычев знал о Елисее Бомеле гораздо больше Годунова. Его подозрения не увязывались в доказательства, но если бы Василий Иванович чувствовал себя уверенней, он убедил бы государя взять Бомеля на пытку. Теперь, если он тронет человека, коему государь доверил своё здоровье, Годуновы воспользуются любой его промашкой.

Василий Иванович сказал проникновенно:

— Знаешь ли ты, Борис, каких трудов мне стоит выискивать измену — в грязи, во тьме. Не следует ли нам, вместо грызни, помогать друг другу?

Если бы за Борисовой спиной не было дяди и Нагого, и если бы Борис не вырос во дворце, он, может быть, и дрогнул бы по молодости. Но он ответил Василию Ивановичу только уклончиво сочувствующим взглядом своих чисто вырезанных, под длинными ресницами, птичьих глаз.

Василий Иванович установил за Елисеем Бомелем тайное наблюдение.

Пошёл апрель. От весенней меланхолии Василий Иванович ослаб и заболел. Три дня лежал, питался квашеной капустой с луком. Оправившись, поехал в Посольскую избу распорядиться и просмотреть письма.

Подьячий Костя нагловато доложил, что «литовские отписки» переданы Нагому:

— Афанасий Фёдорович выбрал из них вести про князя Курбского да и повёз к государю.

Курбский оставался живой язвой государя, он все известия о нём просматривал. Василий Иванович испытал острое желание взять Костю за намазанные маслом патлы и сунуть носом в дубовый стол, кровь по углам... От меланхолии он стал несдержан.

Итак, с ведома государя Нагой прибрал к рукам Литовское повытье. Счастье, что переписка с Неупокоем идёт не через Посольскую избу. В распоряжении Василия Ивановича остались только самые тайные дела. За них держаться...

145